class="p1">– Сидите, Саша. – Денис Григорьевич улыбнулся приветливей. Но второй кинулся к локатору, включил высокое, стал переключать режимы просмотра, что-то сказал рулевому. Денис Григорьевич подумал с легким злорадством: «Собаку стоять – не щи хлебать». Присел на освободившийся стульчик, еще теплый от прежнего седока. Чуть покрутил задом вправо-влево, как бы пробуя надежность винтового устройства. Спросил вовсе не из сочувствия, только ради того, чтобы как-то разбавить собственную тяжесть:
– Как ваша рука?
– Уже поджила, – радостно откликнулся тот.
Денис Григорьевич затих. Рубка светилась десятками огоньков: желтовато лучились тахометры, светились красновато и матово машинные телеграфы, фосфоресцировал экран радара, мерцала подсветкой компаса и показателя положения руля станина рулевого устройства… И Денис Григорьевич поймал себя на том, что всматривается в это мерцание привычным оценивающим взглядом: не нарушилось ли что, – и взгляд не выхватывал ничего постороннего или недостающего, все было на месте, все в порядке. Денис Григорьевич улыбнулся этому своему вниманию, уже совершенно ненужному, и больше для своего равнодушия, для того чтобы убедить себя в нем, проговорил одними губами: «Теперь уже ни к чему…»
Через некоторое время заглянул боцман, молча кивнул.
– Хорошо, – промолвил Денис Григорьевич. – Иди, Геннадий Ефимыч, я сейчас.
Боцман ушел, а Денис Григорьевич поднялся со стульчика, сказал как можно спокойнее:
– Саша, скомандуйте «стоп машина» и ложитесь в дрейф. – Но спокойно не получилось, а получилось как-то нелепо бодро, почти вызывающе.
Второй помощник непонимающе посмотрел на него.
– Будить никого не надо… – Денис Григорьевич поумерил тон. – Дело на двадцать минут. – Он пошел из рубки, но обернулся, словно мимоходом. – И да… Чтобы я не бегал туда-сюда, ровно через двадцать минут ложитесь на прежний курс.
Он вернулся к себе в каюту и только здесь почувствовал, что судно снижает ход. Дизель убавил обороты, песня его изменила тональность, стала больше походить на старческое бормотание. Денис Григорьевич достал из шкафчика теплый бушлат на тонкой овчине, надел, поежился, чувствуя, что отвык от этой одежды, вытащил пистолет и две обоймы из кобуры, сунул в карман бушлата, кобуру бросил на койку, взял мешок, вышел, хотел и на этот раз запереть дверь на ключ, но передумал.
С кормы, когда он зашел в тень, отсеченную от прожектора, стало видно громады сопок слева, отсекавших неровную долю от звездного неба, темных и оттого рождающих что-то жутковатое в душе, – была перед ним сама сила земли, ее мощь, вздымавшаяся на километры. Траулер стоял у глухой северной стороны острова, где не было погранзастав. Денис Григорьевич на минуту остановился, стал смотреть на темные силуэты сопок и в одном, похоже, месте, только в одном, заметил крохотной искрой мерцающий огонек. И если бы не так низко лежал огонек и над ним не возвышались силуэты сопок, его можно было принять за опустившуюся к горизонту звездочку. «Костер, наверное, – подумал Денис Григорьевич. – Ну да, костер, больше нечему…» И еще подумал, что опыт его совсем стал расходиться с воображением. Воображение хотело видеть в ночном огоньке таинственность и целое царство чудес вокруг, а опыт успокаивал до пресного знания, что подберись к огоньку ближе и встретишь уставших, заросших щетиной рыбаков либо сумасшедшую экспедицию орнитологов, ихтиологов, вулканологов или еще каких-нибудь землекопателей и живодеров, которым все неймется, все жаждется помотаться по свету с палатками, понабить мозолей на городских ручках, постирать пятки в кровь.
Денис Григорьевич подошел к моторной шлюпке, кинул внутрь туго набитый мешок, стал помогать боцману крутить лебедку. Сонный матросик, сидя на банке в шлюпке, багром отталкивался от борта судна. Но шлюпка все равно раза два слегка приложилась к корпусу. Первый раз боцман смолчал, после второго касания сказал вяло, все еще по-прежнему в силу инерции, просто потому, что уже нельзя было не сказать:
– Удерживай, тетеря кудлатая. – Сказал, закругляя речь матерком, который в его жизни давно стал даже не обязательным набором междометий, а больше его опознавательным знаком, таким, как древний китель или мятая линяло-серая фуражка. Но матрос, совсем еще пацан, не сильно реагировал, пробурчал в ответ под нос что-то сонное, неслышное, только угадываемое. – Я вот тебе щас дам – говорить мне такое, сопля телячья… – Геннадий Ефимыч был, однако, беззлобен.
Денис Григорьевич спустился по штормтрапу в шлюпку и велел парню лезть назад. Тот без рассуждений – не очень он и был расположен в три часа ночи отправляться неведомо куда – поднялся наверх.
– Эт вы чего один? – спросил боцман сверху.
– Да, один.
– А… – вяло сказал боцман. Сказал с тем согласием – не покорностью, а именно согласием, доверием, что если бы капитан решил пустить шлюпку по морю и без людей, то он и с этим бы согласился, потому что так нужно было капитану.
Денис Григорьевич отдал гаши, отпихнулся посильнее багром, так, что шлюпка, уйдя из-под нависавшего над ней железного корпуса, сразу оказалась на воле, ее стало возносить и плавно опускать, и опять возносить, вокруг хлюпало торопливыми поцелуйчиками, и было еще слышно, как по соседству хлюпает под судном, но размеренно и редко, будто с ним море целовалось взасос. Денис Григорьевич полез на корму, протиснулся мимо кучей наваленного брезента, прошел к рулю, стал включать стартер, и двигатель сразу, с первых оборотов, поддался ключу. «Хороший мотор, – подумал Денис Григорьевич. – На таком моторе при желании можно и пятьсот миль отмахать…» Напоследок он еще оглянулся, увидел две равнодушные головы над бортом судна, косо уходящий в сторону и чуть вниз свет от прожектора и почувствовал краткое сомнение, сжавшееся комом в груди. Но отвернулся и больше уже не смотрел в ту сторону.
Берег не нарастал и не приближался – никаких границ берега и океана не было видно, – мрак лежал внизу, только брызгало звездными искрами и снизу, и сверху. Но силуэты сопок и огромный конус вулкана стали еще четче. Шлюпка взмывала на волнах, а потом плюхалась смачно, скользко и опять взмывала, а Денис Григорьевич не мог понять, быстро или медленно он движется, восточный ветер со спины не нагонял его, и скакала шлюпка без ветра.
Но скоро стало что-то мерещиться ему впереди, он сбавил газ: подумал, что берег, – но понял, что ошибся, и опять прибавил осторожно газу. И все-таки что-то еще раз замерцало по ходу. Денис Григорьевич прищурился, напрягся, ожидая, что вот-вот выскочит перед ним какая-то напасть, что вдруг он просчитался в чем-то и перед ним вовсе не пятикилометровый дикий пляж с удобными подходами, а каменный мыс или буруны подводных камней, подводных тупых лбов, которые торчат там, где им вздумается, которые и правда бывают будто одушевленные, со своими твердолобыми – не коварными и гнусными, – а вот как раз твердолобыми мыслями. И вдруг он увидел, что лежавший ближе к носу шлюпки массивной горой брезент зашевелился. «Ветер?» – предположил Денис Григорьевич, но подумал о ветре со страхом, потому что не было ветра, шлюпка уравнялась с ним в скорости. Брезент поднимался, вырастал человеческим силуэтом, и Денис Григорьевич совсем оцепенел, от напряжения был не в силах ни шевельнуться, ни подумать о чем-нибудь. Край брезента отогнулся и свалился с темной крупной человеческой фигуры. Денис Григорьевич только тогда судорожно полез в правый карман бушлата за пистолетом, выхватил оружие, направил в человека. Тот обернулся, тоже заметил Дениса Григорьевича, видимо, в свою очередь растерялся и замер. А Денис Григорьевич только теперь успел подумать: «Он что же, не знал, что шлюпка не пустая плывет? – и следом сразу узнал громилу: – Воропаев?» Но опять ничего не сказал, только еще выше приподнял ствол пистолета, решив, что, если громила тронется с места по направлению к нему, то он выстрелит, и даже успокоился немного от своей решимости. Воропаев присел на корточки на носу и, кажется, смотрел в его сторону. А как он смотрел, разобрать было просто невозможно: злобно, испуганно, равнодушно? Белело лицо в темноте, и все. У Дениса Григорьевича царил сумбур в голове: «Как он выбрался?.. Да что же мне так не везет!.. А что, если кинется?.. Я же ему сам обещал шлюпку дать… Да какой же он сумасшедший, если выбрался?..»
Через некоторое время громила шевельнулся, чуть привстал, Денис Григорьевич опять приподнял опустившийся было пистолет и теперь только
